Кончики пальцев

---

Я крепко сжимал её руки и пристально смотрел в глаза. Всё, чего я хотел, это растянуть мгновение как можно дольше. Не знаю, о чём думала она в тот момент, но я боролся с мыслью о будущем, которая и мешала мне насмотреться, надышаться и наслушаться. Какой будет она, когда мы встретимся в следующий раз? А встретимся ли мы вообще? Затем по телу прошла дрожь — поезд издал громкий протяжный гудок.
     Мы стояли в тамбуре поезда, который с минуты на минуту должен был отправиться за Урал, подальше от этого места. Оставались считанные секунды до отправления. Вот-вот должны были выйти проводницы и выгнать посторонних с поезда. Мои ладони вспотели, а в её глазах, до последнего старающихся скрыть беспокойство, вдруг пробежала слезинка.
     Затем была попытка успокоить себя. Она говорила: «Мы обязательно с тобой скоро встретимся. Я буду писать тебе. Расстояние — невеликая преграда.» и всё в таком духе. Я знал, что этими словами она успокаивает в первую очередь себя, поэтому просто кивал и улыбался, делая вид, что всё действительно так легко.
     Но вот появилась проводница и начала выталкивать посторонних из вагона. Сначала оборвались наши взгляды, потом шум вокзала заглушил её голос, а последнее, что я помню — её ладонь соскальзывает с моей ладони, затем на мгновение наши кончики пальцев соприкасаются и…
     Разлука. Высасывающая все жизненные соки. Разлука и облегчение. Теперь я могу быть уверен, что с ней всё будет в порядке, а остальное уже не важно. Это было 4 июля 1941 года. Нам обоим было тогда по четырнадцать.

     Я получил единственное письмо через полтора месяца. Это было короткое письмо, в котором она написала, что доехала хорошо. На фоне подкрадывающейся войны это была отличная новость — с ней всё хорошо, к тому же мы можем теперь поддерживать связь. Тут-то я и понял, что нужно беречь себя, ведь за тысячи километров меня помнят и ждут.
     Но жизнь обманчива и проблеск надежды оказался лишь иллюзией. Война дошла до наших краёв, мой дом был уничтожен. Все последующие письма больше не могли дойти до адресата. Связь оборвалась.

     После войны я пытался отыскать её, приезжал по тому адресу, откуда она присылала первое письмо. Но там её больше не было. После двух лет скитаний по стране, я бросил все попытки её найти.

     Прошло сорок три года. Дочь наводила порядок на чердаке, как вдруг окликнула меня и подошла с запыленной шкатулкой. У меня перехватило дыхание, начали всплывать образы из далёкого прошлого. Я знал, что лежит в этой шкатулке. Весь вечер я был сам не свой, дочь это заметила и тогда я рассказал её свою историю. Она пообещала помочь.
     Через три недели, дочь, улыбаясь, протянула мне номер телефона.
     — Это она, сомнений быть не может, я трижды перепроверила, всё сходится.

     Номер я набирал трясущимися руками. Я всё гадал, смогу ли узнать её по голосу в телефоне? Быть может лучше отказаться, повесить трубку, пока не поздно. И пусть её девичий голос из прошлого так и останется в моей памяти. Но мои мысли прервал голос на той стороне провода:
     — Алло.
     Это был мальчишеский голос, наверняка её внук. Я попросил позвать бабушку к телефону и он ответил «Сейчас». Наконец, я услышал шум и снова:
     — Алло.
     Напрасно я сомневался, что не узнаю её. Несмотря на хрипоту, мягкость в голосе осталась прежней. Я назвался. Она замолчала. Это было действительно долгое молчание. Конечно же, не сравнимое с тем, сколько пришлось пережить, но по-своему долгое. Затем она, всхлипнув, начала свой рассказ:
     — Спустя три недели после первого письма, я узнала о судьбе нашего родного города. А ещё через месяц мне пришлось покинуть и своё временное жилище. Мы жили тогда у одинокой бабушки, которая согласилась приютить нас, но потом мать нашла работу в Сибири и мы переехали туда. Перед отъездом я сказала бабушке, что сюда может наведаться человек и оставила ей новый адрес. Также оповестила и соседей.
     — Когда я приехал, в том доме уже жили её родственники. Бабушка умерла, а соседи, вероятно, съехали ещё до её кончины. Если бы я знал, что соседи знали твой новый адрес, я бы попытался отыскать и их.
     — Вот как, — она вздохнула. — После войны я пыталась найти тебя, но узнала, что твой дом был разрушен, а о твоей судьбе ничего неизвестно. Я отгоняла страшные мысли, но все вокруг твердили мне, что тебя нет в живых и уговаривали начать жить новой жизнью. До последнего я сопротивлялась, старалась не прекращать поиски, но потом надежда стала угасать. В конце концов я посетила город, увидела всё своими глазами и начала новую жизнь. Вышла замуж и переехала в Москву. А дальше работа, дети, внуки, всё позабылось.
     Мы поговорили ещё полтора часа и назначили встречу в ближайшем будущем. Всю ночь я не мог уснуть. Меня не покидали двоякие чувства. С одной стороны можно было проклинать судьбу за то, что разлучила нас. Но с другой, я был ей благодарен за новые знакомства и новые события. Во всём существует обратная сторона медали.

     Долгожданная встреча. Я стою на вокзале в пиджаке и брюках, с букетом роз и всё посматриваю на часы. Местная ребятня посмеивается с моего вида, мол, куда тебе, старичок до свиданий. Прибывает поезд. Я пытаюсь отыскать её глазами, но вот беда, совершенно не знаю, как она выглядит сейчас.
     Поезд останавливается, из вагонов выходят десятки людей. И пока я метаю взгляд со стороны в сторону, возле меня останавливается женщина в бежевом одеянии и в шляпке.
     — Павел Сергеевич?
     Я подскакиваю от неожиданности, поворачиваюсь к ней и получаю две эмоции одновременно: грусть оттого, что её, некогда светлое и нежное лицо, запятнали морщины, и радость оттого, что взгляд её хоть и приобрёл другой характер, но всё ещё остался пламенным и мудрым.
     — Екатерина Антоновна?
     Она пристально уставилась в мои глаза, как тогда в тамбуре поезда. Нужно было вновь вдоволь насмотреться, надышаться и наслушаться. Я протягиваю руку с цветами, она тянется за ними. И в тот самый момент кончики пальцев, которые несли все годы отчаяния, угасающей надежды и разлуки, сотни переплетённых судеб, воспоминания, тоску и веру, наконец, сомкнулись.